Идея «чуда» несовместима с наукой
Александр Марков рассуждает о том, как наука придаёт «чудесам» характер закономерностей
— Правда ли, что для естествоведа чудес не бывает?
— Я в своем мыслительном обиходе таким понятием, как чудо, вообще говоря, не пользуюсь, исходя из убеждения, что мир познаваем научными методами и в нем соблюдается принцип причинности. Бывают события с четкими причинами, бывают случайные события, которые предсказать нельзя. Скажем, нам известен факт распада атомов: точный момент мы предсказать не можем, но точно знаем вероятность, то есть если у нас имеется кусок радиоактивного элемента, то к определенному моменту времени от него останется ровно половина. Мы не знаем момент распада каждого атома, но точно знаем результат, срабатывает либо причинность, либо стохастика, и я убежден, что все в мире теоретически описывается таким вот образом. Если мы сейчас не можем объяснить какое‑то явление, значит нашей технической модели мира на данный момент недостаточно, потому что мы что‑то не учитываем, не знаем или не понимаем, но в будущем развитие науки предоставит нам возможность объяснить это явление.
— Иными словами, наука когда‑нибудь объяснит абсолютно все явления.
— Да, если эти явления реальны. Идея «чуда» вообще несовместима с наукой, так как допускает существование не только каких‑то научных законов, но и неких явлений, которые эти законы нагло нарушают и происходят вопреки им.
— Но чудо можно определить и как некое событие, причины которого не выявлены. То есть нечто, что мы не можем объяснить.
— В таком случае подобных явлений огромное количество, наука с такими вещами и работает, ее задача как раз и состоит в том, чтобы объяснить и исследовать то, что на данный момент не имеет научного объяснения.
— Из этого следует, что «чудо» есть краеугольный камень взаимосвязи науки и религии, понимаемой как делегирование авторства явления каким‑то априори неисследуемым силам. Какова суть конфликта между наукой и религией?
— На мой взгляд, конфликт здесь неизбежен: религия исключает принцип научной дискуссионности, придает тому или иному явлению статус факта, зафиксированного случая, мало работая с причинностью, о которой вы упомянули, и в основном заменяя ее ассоциативностью.
— Скажем, Стивен Гулд считал науку и религию просто двумя разными, не взаимоисключающими способами познания мира. Между тем совершенно очевидно, что и наука, и религия работают с одним и тем же материалом: с процессами, связанными с мировым пространством и нашей жизнью в нем.
— Я бы так не сказал. Если верующие считают, что наводнение в Крымске является карой Божьей за грехи, то это вполне может потянуть на объяснение в рамках причинности: допускается существование высшего разума, который следит за нашей нравственностью и устраивает (в данном случае) наводнение, потому что произошло нечто, за что этот разум решил нас покарать. С причинностью все в порядке. Осталось определить, действительно ли существует бог как высший разум, который создал эти законы и может их нарушать, когда ему вздумается. Часто говорят: ни доказать, ни опровергнуть существование бога наука не в состоянии. Мне кажется, это не совсем так. Мы не можем, строго говоря, доказать отсутствие чего бы то ни было во Вселенной. Мы не можем даже твердо доказать, что на Земле нет огнедышащих драконов — а вдруг где‑то в толще земной коры один дракон все же отыщется? Но доказать, что бог есть, мы вполне могли бы, если бы получили какой‑то внятный материал для исследования: скажем, если бы бог постоянно совершал чудеса, которые описаны в Библии и других священных книгах (а там чудеса описываются сплошь и рядом), все, вопроса бы не было.
— А теорию эволюции доказать проще? Насколько в современном мире распространена позиция, которую Карл Саган охарактеризовал как «осведомленное поклонение»: человек остается верующим, но воспринимает связанные с религией чудеса через призму научной критики?
— Значительная часть верующих признает теорию эволюции. Я находился бы в жесткой оппозиции к религии, если бы у меня не было многих коллег, которые являются верующими. Они не видят противоречия между эволюцией и религией. Я понимаю, что они составляют меньшинство среди верующих. Верующий в его, так скажем, собирательном образе, регулярно посещающий церковь, в эволюцию не верит по умолчанию: легче всего принимать все буквально и не задумываться над научными данными. Верующие ученые, о которых я говорю, вынуждены, конечно, совершать над собой определенные усилия, чтобы уяснить, что, скажем, шесть дней творения надо понимать не буквально, а в аллегорическом ключе, и от такого понимания вера не пострадает. Для них это на самом деле совсем не просто. Их мало, но это умное меньшинство, поэтому они имеют некоторый вес.
— Как вы думаете, как относится к чуду человек XXI века, воспитанный на научно-популярной литературе, имеющий перед глазами множество примеров того, как чудеса доказывались с научной точки зрения? Создается впечатление, что пространство чуда в менталитете современного человека не только не сократилось, но и увеличилось, и технический прогресс этому парадоксально способствует.
— Я этого не замечаю ни в себе, ни в кругу своих знакомых. Человек с научным складом ума не будет, столкнувшись с чем‑то необычным, говорить: «О, чудо!». Он скажет: «Как интересно, это надо исследовать» — то есть понять, что это, выяснить причину, установить, как это работает, как поставить эксперимент и так далее. А человек неученый не будет заморачиваться.
— И поставит точку.
— Или свечку. Вот и вся разница. Я сам много раз сталкивался с какими‑то необъяснимыми явлениями. Скажем, совпадения: нас поражают события, вероятность которых равна 1 / 10000, нам кажутся абсолютным чудом события с вероятностью 1 / 1000000. События с вероятностью 1 / 1000000000 равноценны в нашем сознании с крушением мира. Вот пример: один мой друг испытал сильнейшее изумление, встретив свою давнюю школьную подругу, первую любовь, и обнаружив, что у него и нее совпадают — тогда были четырехномерные знаки на машинах — все четыре цифры номера. Он был потрясен до глубины души и считал это чудом. Это как раз пример события с вероятностью 1 / 10000, то есть на каждые десять тысяч встретившихся школьных друзей происходит ровно один случай такого совпадения. Поскольку на Земле живет 7 миллиардов людей, легко догадаться, что это событие происходит довольно регулярно — на каждые 10000 встреч. Но наш мозг эволюционно не приспособлен работать с очень большими и очень малыми числами. Мы эволюционно приспособлены жить в коллективе из нескольких десятков особей. В течение жизни первобытный человек встречал от силы несколько сотен других людей. В этом пределе — несколько сотен и несколько сотых — все происходящее воспринимается нами вполне адекватно. Но с тысячами и миллионами, равно как и с миллионными долями, наш мозг интуитивно не работает, и такое элементарное совпадение с вероятностью 1 / 10000 уже кажется чудом. Это мешает понять нам и другие маловероятные явления, происходящие регулярно, но с низкой вероятностью. Возьмем происхождение жизни из неживой материи, химическую эволюцию. Мы не можем оценить вероятность определенных этапов этого процесса, но предполагаем, что они достаточно маловероятны: слишком много условий должно совпасть. Следовательно, на интуитивном уровне мы навешиваем на такое событие ярлык «маловероятного», который, в свою очередь, ассоциируется у нас с «невозможным». Но если принять во внимание, что в Галактике сотни миллиардов звезд и порядка 10 % из них, по современным оценкам, могут иметь планеты, похожие на Землю, и учесть, что галактик тоже сотни миллиардов, то получается, что во Вселенной может быть порядка 10 в 21 степени планет «земного» типа. И даже если возникновение жизни на планете как совпадение всех необходимых факторов может произойти лишь с вероятностью 10 в минус 19 степени, жизнь наверняка возникнет на хотя бы одной планете. И мы как раз на такой планете и живем, в чем уже нет никакого чуда, потому что мы возникли там, где возникла жизнь. Но наш мозг воспринимает событие с вероятностью 10 в минус 19 степени как абсолютно невероятное, между тем как в масштабах Вселенной оно, напротив, практически неизбежно — потому что неизбежным является любое событие, количество попыток осуществления которого, как в этом случае, достаточно велико.
— Тут уже мы имеем дело с разными направлениями процесса мыслительного анализа: если ученый раскручивает логическую нить процесса развития жизни по направлению к homo sapiens в его современном облике, то человек с ненаучным складом ума думает в обратном направлении, от себя в прошлое, потому и не может объяснить современные ему явления и списывает их на чудо. Нам все же сложно видеть за случаем процесс, за результатом явления — его причины и предпосылки. Кстати, XX век, мне кажется, укоренил в массовом сознании идею прогресса как скачка, за которым не видно пройденного подготовительного пути. Чудо как когнитивная категория вполне вписывается в это восприятие.
— Да, развитие техники всегда ускорялось, но сейчас кривая ускорения стала значительно более ярко выраженной. Впрочем, это тема скорее для социологического или психологического исследования. В науке все понятно: скажем, развитие коммуникационных способностей у животных есть следствие долгого процесса, но создало предпосылки для скачка вперед, увеличения объема передаваемой информации, появления в итоге человеческого языка и так далее.
— Можно ли воспринимать чудо — явление, пока не объясненное, как предпосылку для появления научной гипотезы в области естественных наук? Если брать психологию и менталитет, чудеса всегда были полностью встроены в сознание человека. Об этом интересно написано в книге Жака Ле Гоффа «Средневековый мир воображаемого»: чудеса играли огромную роль, от инструмента политического воздействия до одного из главнейших условий примирения с действительностью (идея рая как земного мира наоборот, с полной свободой, изобилием и так далее). Но гуманитарные науки по‑иному работают с чудом как материалом: историк Пьер Мабий в книге «Зеркало чудесного» говорил, что помимо скрытого в описании чуда сильного эмоционального заряда материал такого рода имеет первостепенное значение для изучения реальности.
— Если относиться к чуду как к чему‑то, что наука пока не может объяснить, то здесь все так же: это наш рабочий материал. Странно было бы заниматься уже исследованными вещами. Чудо в таком понимании — своего рода двигатель науки, и если смотреть с этой точки зрения, наука только тем и занимается, что превращает чудеса в объясненные, научные явления. А в менталитете и в исторических документах, созданных в разное время, чудес, действительно, можно обнаружить сколько угодно.
— Какие‑то события при этом получили научное объяснение: скажем, голод времен Бориса Годунова, одна из главных предпосылок Смуты, воспринимался как Божья кара, а потом выяснили, что извержение вулкана в Южной Америке привело к выбросу пепла, отражающего солнечные лучи, в итоге средняя температура на планете снизилась чуть ли не на градус.
— Ну да, а в начале XX века рак объяснялся как кара божья за неправильный образ жизни. Наука может разве что оттолкнуться от факта такого «чуда», воспринять его как повод для исследования, проблему, с которой необходимо справиться, но дальше в дело вступают научные методы.
— Но при переходе на эти научные рельсы возникает проблема, которую сформулировал Дэниел Деннет: «Всякая сложная штука должна быть создана еще более сложной штукой».
— Это еще один недостаток нашего созданного в процессе эволюции мыслительного аппарата. Интуитивно мы не можем понять, как из простого может появиться сложное.
— Между тем, если бы было наоборот — сложное создает простое,— вся история человечества была бы непрерывным регрессом.
— Еще сложнее понять, как из чего‑то разобщенного и хаотичного может получиться что‑то осмысленное и организованное. Между тем мы можем ежедневно наблюдать процесс такой «самосборки», превращения простых вещей в сложные. Скажем, когда я был маленьким, меня очень впечатляло следующее явление: когда спускаешь из ванны воду, в конце образуется воронка — как вдруг вода начинает так красиво закручиваться, принимает такую форму? Другой пример — совершенно фантастические зимние узоры на стекле. Все это можно, однако, объяснить физическими законами. Это психологическая проблема: наш мозг не приспособлен к пониманию такого рода вещей, и мы воспринимаем их как чудо. Возможно, причина кроется в ориентированности нашего мышления на постоянное целеобразование, попытки детерминировать повседневность и все, что с нами происходит. Первобытному человеку было полезно считать, что от его деятельности зависит, получится что‑либо или не получится. К тому же это было необходимо для существования в коллективе, решения элементарных социальных задач. Поэтому мы очень быстро, на интуитивном уровне интерпретируем то или иное событие с точки зрения разумного замысла. Если на нас вдруг бросится человек с топором, мы поймем, что он хочет нас убить, и будем либо убегать, либо защищаться. Точно так же, испытав сильный порыв холодного ветра в лицо, мы интуитивно будем считать, что против нас совершено какое‑то осознанное действие: первая мысль — отношение к ветру как к живому существу. Ну а если вы оказываетесь в ситуации, где вы не защищены (как говорят, «в окопах атеистов нет») или, скажем, на утлом суденышке посреди океана, вы пусть временно, но перестанете быть атеистом и будете относиться к волнам как к живым существам или неживым, но подвластным чьей‑то воле.
— И подобное отношение характерно для человека даже в социуме, то есть в глубине души человек все равно как бы один на один с этой неизвестностью. Ведь можно предположить, что если сто человек соберутся и построят вместо утлого судна корабль, то ситуация будет иной. И, кстати говоря, в случае с лодкой условным чудом будет, если она спасется, а в случае корабля — если он затонет. Чудо подразумевает действие вопреки каким‑то понятным обстоятельствам.
— Да, суеверие уменьшается по мере роста защищенности человека от всякого рода случайностей. Кстати, в странах, жители которых чувствуют себя достаточно защищенными (а таких стран не так уж и много), религиозность тоже минимальна. Вообще, мне интересна тема научных исследований в области религии, я, в частности, редактировал вместе с моей супругой Еленой книгу Ричарда Докинза «Бог как иллюзия». Есть еще интересная книга руководителя проекта «Геном человека» Френсиса Коллинза «Доказательство бога: аргументы ученого»; Коллинз, кстати, верующий биолог, хороший пример человека, который совмещает науку с религией. Но в принципе телеологическое мышление, вообще присущее человеку, оказывает еще значительное влияние на научные исследования, в результате чего появляются высказывания типа «мы появились здесь, чтобы» и рассуждения о роли человека в биосфере. Нельзя объяснять какое‑либо явление с точки зрения событий в будущем; информацию можно черпать только из прошлого. Первобытные люди мыслили с помощью целеположения, но нельзя экстраполировать эти пещерные алгоритмы мышления на открывшийся нам огромный мир.
— Можно ли в связи с недавно объявленным обнаружением учеными предполагаемого бозона Хиггса говорить о том, что мы оказались у поворотного момента, когда религия перестанет быть оппонентом науки, появится некая общая теория? Это же удар по идее божественного творения, разгадка величайшего чуда?
— Насчет удара я согласен. Есть теория, так называемая Стандартная модель, описанная на языке формул. В ней должна была существовать еще одна неопределенная частица, это было предсказание, которое, если бы оно не сбылось, означало бы неправильность теории. Открытие бозона Хиггса — главное подтверждение ее верности, доказательство мощи науки, способной познать мир вплоть до самых глубинных элементов.
